К вопросу об изъятии церковных ценностей в Иркутской губернии в 1922 г.

Летом 1921 г. в России началось страшное бедствие – голод, продолжавшийся до лета 1922 г. и охвативший районы Поволжья, Приуралья, Кавказа, Крыма, юга Украины. По официальным данным советской историографии голодом было охвачено более 22 миллионов человек, к маю 1922 г. в районах Поволжья, Урала, Казахстана и Украины умерло от голода более 1 миллиона человек[1].

На всенародное бедствие незамедлительно откликнулась Российская Православная Церковь. Уже в августе 1921 г. Патриарх Тихон обратился с просьбой о помощи голодающим к главам христианских Церквей, выпустив послание «К народам мира и православному человеку», в котором содержался призыв: «Помогите стране, кормившей многих и ныне умирающей от голода!»[2]

В российских епархиях начались сборы пожертвований в пользу голодающих. В этом процессе приняли участие верующие Иркутской епархии. 27 (14) сентября 1921 г. на общем собрании группы верующих села Подгородно-Жилкина при Вознесенском монастыре было заслушано воззвание архиепископа Иркутского Анатолия (Каменского) о помощи голодающим. Собрание постановило «открыть прием пожертвований, как денежных, так  и материальных – непортящихся ссыпных продуктов при монастыре по особому заведенному для сего листу»[3]. Очевидно, что и другие приходы Иркутской епархии вели подобную деятельность.

В августе 1921 г. Патриархом был создан Всероссийский церковный комитет помощи голодающим, осуществлявший свою деятельность полулегально, так как, несмотря на неоднократные ходатайства Патриарха, руководство ВЦИК и Центральной Комиссии помощи голодающим (далее – ЦК Помгол) не спешило  признавать комитет. Лишь в декабре 1921 г. между Патриархом и Синодом, с одной стороны, и руководством Помгола, с другой стороны, была достигнута договоренность об участии Церкви в деле помощи голодающим. Но только 1 февраля 1922 г. вышло соответствующее «Положение об участии православного духовенства в деле помощи голодающим». Таким образом, Российская Православная Церковь лишь по прошествии 4 месяцев со времени образования Церковного комитета помощи голодающим получила, наконец, официальное разрешение на участие в сборе средств под руководством советского органа, ЦК Помгол. Как мы увидим далее, советское правительство вообще не было заинтересовано в предоставлении Церкви инициативы в таком деле, которое могло бы в дальнейшем значительно укрепить ее авторитет.

В соответствии с первым пунктом «Положения», Патриарх Тихон 19 (6) февраля издал воззвание, в котором призывал жертвовать на помощь голодающих церковные драгоценные небогослужебные предметы. Это благословение Патриарха имело решающее для верующих  значение, хотя по советскому законодательству церковная утварь уже с января 1918 г. церкви не принадлежала. 

Казалось, эти документы заложили основу бесконфликтному равноправному сотрудничеству Церкви и государства в деле помощи голодающим: церковные пожертвования должны были быть добровольными, а процесс сбора, сосредоточения и направления пожертвований голодающим должен был проходить под контролем как органов Помгола, так и церковной организации.

Однако 23 февраля 1922 г., буквально через несколько дней после появления воззвания Патриарха, в «Известиях ВЦИК» был опубликован декрет Президиума ВЦИК «об изъятии церковных ценностей для реализации на помощь голодающим». Согласно положениям декрета, местные советы должны были изъять из церковных имуществ «все драгоценные предметы из золота, серебра и камней»[4]. Имелось в виду, что изъятию подлежали, в том числе, и богослужебные предметы, являющиеся священными для христианина. Этим постановлением были разрушены условия добровольного церковного участия в сборе пожертвования на нужды голодающим. Декрет открыл собой беспрецедентную по масштабам и разрушительную по своим последствиям кампанию насильственного изъятия церковных ценностей.

Разумеется, Патриарх Тихон не мог оставить без внимания постановление ВЦИК, подорвавшее все достигнутые долгими трудами договоренности о сотрудничестве Церкви и государства в деле помощи голодающим. 28 февраля 1922 г. он написал послание, в котором в соответствии с канонами Вселенской Церкви определял изъятие богослужебных предметов как святотатство[5].

Но в планы советского правительства не входило какое-либо урегулирование этого вопроса с Церковью. Советская власть находилась на грани финансовой катастрофы на протяжении всей гражданской войны, и голод 1921 г. явился подходящим поводом к изъятию ценностей. Однако эта кампания не могла принести правительству «несколько сотен миллионов золотых рублей», на что рассчитывал Ленин [6].

Второй целью изъятия являлась организация раскола в среде православного духовенства. К моменту окончания гражданской войны, когда политическая оппозиция была сломлена, Ленину стало ясно, что основным препятствием к установлению монополии марксизма в области идеологии является религия. В партийном руководстве назрела политика, направленная на раскол Православной Церкви. Ленину нужна была альтернативная «церковь», абсолютно преданная советской власти, имеющая легальное с точки зрения власти управление и структуру. Такая церковная группировка помогла бы убедить мировое сообщество в том, что в Советской России преследования граждан за религиозные убеждения не существует. Это было немаловажно для молодого государства, которое нуждалось в международном признании. Наличие сильной проправительственной церковной группировки могло снять многие внутриполитические проблемы.

Итак, главной и тайной целью кампании по изъятию ценностей был раскол Церкви. Официальной целью провозглашалось спасение жизни голодающих.

Изъятие началось в середине марта, губернские комиссии по изъятию ценностей сразу же столкнулись с сопротивлением верующих. Кровавые столкновения в Шуе, волнения в Смоленске, Калуге, Новгороде и других городах заставили руководителей кампании временно сменить тактику.

В Иркутске вопрос об изъятии ценностей из церквей был рассмотрен на заседании президиума Иркутского губкома 14 марта 1922 г. На заседании было решено утвердить губернскую Комиссию по изъятию церковных ценностей (далее – ГубКИЦЦ) в составе Шиханова, Левченко, Иванова. Начало кампании изъятия ценностей члены президиума назначили на 17 марта в г. Иркутске и на 1 апреля в губернии. 

На этом же заседании был заслушан доклад Иванова, председателя губкомиссии помгол, о проведении двухнедельной кампании помощи голодающим. Целью ее являлось выяснение тех групп населения, которые слабо откликнулись на дело помощи голодающим. Предполагалось также выпустить «голодный» номер газеты. Время проведения этой кампании совпадало с кампанией по изъятию ценностей. В Иркутске – с 23-го по 31 марта, в губернии – с 1-го по 15 апреля. В этих же числах необходимо было начать и сбор общегражданского налога в пользу голодающих, выражающийся в сумме 56.000 золотых рублей на Иркутскую губернию[7]. Одновременно в губернии организовывалась  широкая антирелигиозная пропаганда, которой руководил заведующий агитационно-пропагандистским отделом губкома Ольховый.

Все эти мероприятия должны были настроить население губернии на активизацию помощи голодающим, а также подготовить его к деятельности комиссий по изъятию церковных ценностей. Антирелигиозная пропаганда была призвана соответствующим образом настроить население против возможного участия в сопротивлении «черносотенного духовенства» властям и обеспечить поддержку изъятия. 

Помимо Губернской комиссии по изъятию церковных ценностей (далее – ГубКИЦЦ) под председательством Шиханова, В Иркутской губернии, в соответствии с указаниями ЦК РКП (б) от 28 марта, была создана особая секретная комиссия по изъятию. В нее входили секретарь Губкома Левитин, Шиханов и начальник губернского отдела ГПУ М. Берман[8].

В середине марта 1922 г. в церковные общины Иркутска были разосланы извещения ГубКИЦЦ о порядке и сроках проведения совещаний по вопросам изъятия ценностей. В первую очередь изъятию подлежали ценности из наиболее богатых храмов: из Кафедрального Казанского собора, Знаменского и Вознесенского монастырей, совещания были назначены на 18, 19 и 20 марта соответственно.

На 9 апреля было назначено заключительное в Иркутске совещание по изъятию ценностей. В указанные дни на совещание с представителями ГубКИЦЦ должны были прибыть: председатель комитета верующих, церковный староста, настоятель церкви и три выборных от прихода. В Вознесенском монастыре это извещение было получено 15 (2) марта 1922 г., и уже 19 (6) марта на заседании приходского собрания верующих села Подгорордно-Жилкина при Вознесенском монастыре были избраны три представителя для участия в совещании. Прихожане решили пожертвовать в помощь голодающим некоторые предметы, не имеющие богослужебного употребления: 16 серебряных лампад и 1 золотую, серебряный подсвечник, 2 дикирия, 1 архиерейский жезл, 3 серебряных кадила и водосвятную чашу[9].

На совещании по вопросам изъятия из Вознесенского монастыря, которое состоялось 20 марта 1922 г., представители приходского комитета получили список предметов, которые ГубКИЦЦ постановила изъять. Среди них были перечислены и богослужебные предметы: потиры, дискосы, дарохранительницы. В ответ на это на следующий день прихожане подали в Комиссию ходатайство об оставлении одного из семи изымаемых серебряных приборов богослужебных сосудов; одного из трех изымаемых серебряных кадил; четырех серебряных риз с икон, крестов и других предметов. Представители Комиссии, рассмотрев ходатайство, решили оставить из перечисленных в нем предметов только иконные ризы и один трикирий[10].

Несколько по-иному проходил процесс изъятия в других храмах. Например, представители от общины Кафедрального Казанского собора на совещании, прошедшем 18 марта 1922 г., предложили ГубКИЦЦ заменить церковные ценности, подлежащие изъятию, эквивалентом золота, серебра и продуктами.

В тот же день председатель ГубКИЦЦ Шиханов вынес этот вопрос на обсуждение президиума Иркутского губкома. Мнения членов президиума по вопросу о замене церковных ценностей эквивалентом разделились. За допустимость замены ценностей высказался Берман, давший понять, что «с политической стороны это лучший шаг, чем изъятие ценностей»[11]. Очевидно, он опасался ответственности за возможные кровавые столкновения на почве изъятия, которые прокатились в это время по стране. Кроме того, отказывая в замене церковных ценностей их денежным и продовольственным эквивалентом, власти могли натолкнуть население на мысль, что подлинная цель изъятия заключается не в помощи голодающим, а в ограблении Церкви.

В итоге президиум губкома постановил разрешить выкуп ценностей, однако, на очень тяжелых для прихожан условиях. В отправленной в Сиббюро ЦК РКП(б) сводке о работе Иркутского губкома за март 1922 г. отмечалось: «Зная наверное, что духовенству не удастся собрать надлежащее количество эквивалента, президиум разрешил замену»[12]. Расчет оказался верным: община верующих Кафедрального собора отказалась от выкупа ценностей.

Изъятие церковных ценностей из православных храмов Иркутска началось 30 марта, но не с Кафедрального собора, как это планировалось ранее, а со Спасской церкви, община которой не оказала сопротивления. В газете «Красный пахарь» по этому поводу была помещена поощрительная заметка под названием «Хороший пример», в которой писалось: «Община отнеслась к сдаче с полным сознанием, добровольно подготовив к сдаче все предметы. Принимали участие в работе по подготовке представители самих верующих во главе со священником Даниловым»[13].

Таким образом, местные власти решили избегнуть возможных волнений верующих в самом начале кампании. Однако полностью избежать недовольства населения изъятием им не удалось.

В информационной сводке Иркутского отдела ГПУ за 1-15 апреля 1922 г. фиксировалось резко отрицательное отношение крестьян Иркутского уезда к изъятию ценностей из церквей. Среди крестьян распространялись слухи, что ценности будут направлены не на помощь голодающим, а на уплату царских долгов. Та же сводка содержала сведения о заведующем иркутским кожзаводом № 1 Уварове, который пытался созвать общее собрание рабочих, чтобы провести на нем решение о недопустимости изъятия церковных ценностей. По Иркутску в начале апреля ходили две женщины с подписным листом, собирающие пожертвования на выкуп ценностей[14].

В Иркутске кампания изъятия церковных ценностей прошла без кровавых столкновений. Этому способствовала взвешенная позиция иркутского духовенства, стремившегося избежать кровопролития, а также политика местных властей, направленная на «мирное» изъятие. Например, согласно шифротелеграмме Сиббюро ЦК РКП(б) от 5 апреля во время Страстной и Пасхальной седмиц изъятие не проводилось[15].

В то же время, кампания не обошлась без арестов духовенства и верующих. Самым громким судебным процессом в Иркутской губернии явился процесс по делу архиепископа Анатолия (Каменского).

Бывший епископ Томский и Алтайский Анатолий был назначен в Иркутскую епархию 12 июля 1920 г. С началом кампании по изъятию церковных ценностей он не выступал открыто ни за добровольные пожертвования, ни против них. Такая позиция вызвала критические отзывы в прессе, где архиепископу ставилось в вину, что он «скрывает свои мысли в многообещающих фразах» и не дает ясного ответа по поводу возможности изъятия церковных ценностей[16]. Когда Комиссия 12 апреля приступила к изъятию в Кафедральном соборе, ГПУ предоставило в ее распоряжение материалы, указывающие на сокрытие ценностей в соборе. Действительно, в соборе были обнаружены предметы, не перечисленные в описях. В сокрытии ценностей был обвинен архиепископ Анатолий, который, однако, не участвовал в составлении описей церковного имущества. Архиепископа обвиняли также в том, что ранее он являлся товарищем председателя главного совета одной из монархических организаций – Союза Русского Народа. В ночь на 29 апреля архиепископа арестовали[17].

По истечении недели следствие было завершено и передано в Ревтрибунал. В мае начался судебный процесс над архиепископом Анатолием, широко освещавшийся в прессе. В газете «Красный пахарь» высшее духовенство – «князья церкви» – и «верха верующих» обвинялись в том, что «забыв великие заветы Христа о бескорыстии и любви к ближним, не пошли навстречу рабоче-крестьянской власти», внушали населению, что «ценности идут не на голодающих»[18].

13 июля 1922 г. архиепископ Анатолий был уволен от управления епархией, а 15 июля приговорен к расстрелу. Впоследствии постановлением ВЦИК расстрел был заменен десятью годами лишения свободы.

Дело архиепископа Анатолия, помимо задач антицерковной пропаганды, преследовало цель расколоть духовенство губернии. В направленной Иркутскому губкому шифротелеграмме от 25 марта 1922 г. за подписью секретаря ЦК РКП(б) Молотова давались по этой проблеме следующие указания: «Нужно расколоть попов или, вернее, углубить и заострить существующий раскол. В Питере, и в Москве, и в провинции есть много попов, которые согласны на изъятие ценностей, но боятся верхов. Недовольство верхами, которые ставят низы духовенства в трудное положение в этом вопросе, очень велико…Задача агитации поддержать сейчас низы против верхов…изолировать верхи церкви, скомпрометировать их на важнейшем вопросе помощи голодающим и затем доказать суровую руку рабочего государства, поскольку эти верхи осмеливаются восставать против него»[19].

Заключенный архиепископ был необходим иркутской парторганизации в деле осуществления церковного раскола. 16 или 17 августа член губкома Огнетов провел с архиепископом Анатолием беседу, в которой заставлял его написать послание к верующим с поддержкой «Живой церкви», на что архиепископ не дал определенного ответа[20]. Группа духовенства, признающего «Живую церковь», была в Иркутске первоначально незначительна, насчитывала в сентябре 1922 г. всего 5-8 человек. Требовалась активная поддержка со стороны властей для увеличения сторонников обновленческого раскола. На секретном заседании Иркутского губкома от 26 августа был рассмотрен вопрос о духовенстве, которое на общих собраниях верующих выступало против «Живой церкви» и заявляло, что не может признать советскую власть властью от Бога. Президиум постановил «изъять весь черносотенный элемент», и уже в начале сентября «наиболее ярые противники Советской власти» были арестованы[21]

В то время как в иркутских церквах проводилось фактическое изъятие, по губернии шла активная агитационная работа. Пресса пестрела обвинениями в адрес духовенства: «Духовенство, так громко и часто твердившее о любви к ближнему, не ударило палец о палец, чтобы помочь голодным Поволжья»[22]. На страницах ориентированной на крестьянскую аудиторию газеты «Красный пахарь» в апреле 1922 г. появились призывы к поддержке изъятия подобного рода: «Крестьяне и рабочие! Помогите быстро и решительно изъять церковные драгоценности и обменять на хлеб!.. Следите, чтобы не была скрыта и не пропала ни одна крупица золота, которая принадлежит теперь голодным»[23]. В газетах помещались высказывания красноармейцев, рабочих, крестьян в пользу изъятия ценностей на нужды голодающих. «Верующие, не забывайте, что там, в Поволжье, люди едят друг друга, смерть косит тысячи жертв. А вы, священники, помните: кровь ваших братьев ляжет на ваши головы, если вы будете ценить церковное золото дороже жизни крестьянской», – писал рабочий Ковалев. Архиепископ Пензенский Владимир призывал со страниц иркутской газеты к добровольному пожертвованию ценностей: «Нужно из церковных ценностей отдать все и доказать верующим, что миллионы человеческих жизней дороже церковных ценностей»[24].

Одновременно в губернии организовывались беспартийные конференции, собрания верующих с целью принятия решений об изъятии.

В начале апреля 1922 г. в Селенгинском уезде была проведена беспартийная конференция, на которой «выступивший крестьянин, приводя цитаты из Закона Божия, настаивал на изъятии ценностей», в результате его доклада делегаты проголосовали за изъятие. Положительное и «сочувственное» отношение к изъятию ценностей крестьян Эхирит-Булагатского аймака, рабочих Черемховских копей зафиксировала сводка ГПУ во второй половине апреля 1922 г.[25] Собрание уполномоченных религиозных общин в Киренске также вынесло в начале июня резолюцию о сдаче ценностей согласно декрету (т.е. и богослужебных предметов тоже)[26].

Наряду с этим, в сводках ГПУ фиксировались многочисленные случаи сопротивления крестьян изъятию ценностей. Сотрудники ГПУ объясняли это высокой религиозностью крестьян и распространяющимися в их среде слухами: о бегстве Троцкого с золотом за границу, об отправке собранного продналога в Египет евреям, о сумасшествии Ленина, о скором падении Советской власти и т.п.[27].

К этим причинам следует добавить третью: общее недовольство крестьян советской властью в связи с тяжелым материальным положением, еще более ухудшившимся весной-летом 1922 г., когда губерния переживала продовольственный кризис. Экономические трудности 1922 г. совпали со стихийными бедствиями: весной в Иркутской губернии прогрессировала чума, поразившая большое поголовье скота. Все это повлекло за собой разорение многих крестьянских семей, лишившихся своего хозяйства.

В этой тяжелой ситуации крестьяне должны были, помимо всего прочего, выплачивать общегражданский налог в пользу голодающих. Повсеместно сельские собрания констатировали факт, что платить им нечем, излишков хлеба после продналога совсем не осталось. Крестьяне открыто возмущались тем, что советская власть задушила их налогами и повинностями.

В этом свете становится понятным враждебное отношение крестьян многих уездов к кампании по изъятию, как к очередной акции советской власти, разоряющей не только их хозяйства, но теперь и церкви.

Так, среди верующих г. Кабанска, собравшихся в числе 300 человек, только 44 проголосовало за изъятие, остальные подняли крик: «С богатых мужиков сняли шубы, а теперь уже добрались и до иконных риз». Чекисты зафиксировали недовольство крестьян Иркутского уезда, которые говорили: «Лучше бы сняли золотые кольца с жидов, чем брать ценности из церквей»[28].

Во второй половине мая 1922 г. продовольственный кризис в губернии усилился. В наименее хлебородных уездах – Иркутском, Нижнеудинском, Киренском, Верхоленском – крестьяне страдали от голода и вынуждены были питаться суррогатами. В июне 1922 г. в Иркутском уезде было даже зарегистрировано 2 смертных случая  от голода. Чтобы прокормиться, крестьяне распродавали за бесценок скот, в некоторых уездах грабили хлебосклады и захватывали продовольственные грузы[29].

Так, 26 июня в Киренском уезде собравшаяся у волисполкома толпа женщин в 100 человек с угрозой «растерзать председателя, бурно требовала хлеба, угрожая разгромом хлебоскладов Заготконторы». А в июле в Прибайкальской волости толпа женщин ворвалась в волисполком, потребовала от председателя возвращения хлеба, взятого по продналогу и избила продинспектора[30].

Крестьянское сопротивление изъятию ценностей было зафиксировано чекистами именно в тех уездах, которые наиболее страдали от продовольственного кризиса. Не будучи уверены, что ценности пойдут на нужды голодающих, крестьяне не допускали комиссии к работе, избивали представителей власти, агитировавших и проводивших изъятие, скрывали ценности. 

Так, во второй половине апреля в с. Листвянка Зиминского уезда после проведенного собрания по вопросу об изъятии церковных ценностей зажиточные крестьяне собрались на ночную беседу, во время которой решили объединиться с соседними селами и сопротивляться изъятию вплоть до вооруженного восстания[31]. В июле в Посольской и Прибайкальской волостях во время приезда комиссии по изъятию церковных ценностей крестьяне устроили «бурное собрание с намерением избить комиссию, которая, не дождавшись решения крестьян по этому вопросу, бежала». В итоге в этих волостях изъятие прошло при содействии вооруженных отрядов.

Как видим, наиболее активное сопротивление изъятию церковных ценностей в Иркутской губернии оказали крестьяне. Традиционность крестьянского уклада жизни, удаленность от губернского центра делали крестьян менее восприимчивыми к советской пропаганде. Ярким примером тому является ситуация в Бодайбо, где, по свидетельству главы Бодайбинского уездного политбюро еще в январе 1922 г. можно было увидеть толпу учеников, идущих в церковь на клирос, чтобы обучиться церковному пению[32].

Тяжелое материальное положение крестьян, угнетенность высокими налогами и повинностями, продовольственный кризис губернии, переросший в некоторых уездах в голод, эпидемия чумы делали акцию советской власти по изъятию крайне непопулярной в глазах крестьянства.

* * *

Как уже было отмечено, руководство Российской Православной Церкви в самом начале бедствия сразу же выступило с инициативой помощи голодающим, в российских епархиях начался сбор средств на их нужды. Не обошел этот процесс и Иркутскую епархию. Однако эта деятельность Церкви долгое время не признавалась партийным руководством. После же принятия декрета ВЦИК от 23 февраля 1922 г., разрушившего условия добровольного пожертвования Церковью средств и небогослужебных предметов на нужды голодающих, оформилось сопротивление части духовенства и верующих насильственному изъятию. Согласно канонам Вселенской Православной Церкви, богослужебные предметы являются священными и по прихождении в негодность должны подлежать уничтожению.

Духовенство Иркутской епархии не заняло единой позиции в деле изъятия церковных ценностей. На наш взгляд, решающую роль здесь сыграла не алчность духовенства, как это раздувалось в советской прессе, но огромная пастырская ответственность за своих прихожан.

Архиепископ Анатолий, зная о мнении Патриарха, назвавшего изъятие богослужебных предметов святотатством, не должен был призывать верующих к иному пониманию. Любое определенно высказанное архиепископом отношение к изъятию ценностей, как «за», так и «против», могло быть воспринято верующими как призыв к действию и посеять смуту в среде прихожан.

Рядовое духовенство епархии разделилось на сторонников и противников изъятия. Так, в г. Кабанске священник был готов добровольно отдать ценности весом более 1 пуда серебра, но верующие, несмотря на его уговоры, сопротивлялись. Напротив, в Бирюльской волости священник скрыл списки ценностей, что задержало проведение изъятия[33].

В одних случаях духовенством двигало желание во что бы то ни стало избежать кровопролития, ведь из-за сопротивления священника могли пострадать многие прихожане. В других – стремление отличиться перед властью, добровольно сдав ценности, как это делали обновленцы. В третьих – нежелание идти на компромиссы с совестью, отдавая священные предметы.

Кампания по изъятию ценностей подорвала внутреннее церковное единство, создав почву для развития раскола. Несмотря на то, что первоначально группа «прогрессивного» духовенства, поддерживающего живоцерковников, была в Иркутске малочисленной, уже в августе 1922 г. во главе епархии был поставлен обновленческий епископ Зосима.

В целом кампания по изъятию церковных ценностей прошла в губернии без кровавых столкновений, однако сопротивление все-таки было оказано. Подавлялось оно репрессивными мерами по отношению к духовенству и верующим, о чем свидетельствует возбуждение дел против архиепископа Анатолия, настоятелей храмов, председателей приходских комитетов и рядовых верующих, обвиненных в сокрытии ценностей, агитации против изъятия, расхищении церковного имущества и т.п.

Изъятие церковных ценностей в губернии продолжалось вплоть до сентября 1922 г. Как и в большинстве губерний, кампания не уложилась в сроки. Так, президиум губкома предполагал закончить изъятие в г. Иркутске к 18 апреля, но сделать это удалось только в мае.

Из иркутских городских церквей к маю 1922 г. было в совокупности изъято серебра – 127 пудов, 12 фунтов, 3 золотника, 81 доля; золота – 1 пуд 34 фунт 26 долей; бриллиантов 787 штук; изумрудов 7 штук; яхонта 34 штуки; аквамаринов 29 штук.[34] Общее количество изъятых ценностей по губернии неизвестно.

Определить, сколько средств из церковных ценностей было направлено от Иркутской губернии на нужды голодающим, не представляется возможным. Однако можно предполагать, что эти средства составили ничтожную часть из собранных ценностей. Об этом свидетельствует тот красноречивый факт, что из полученной большевиками в результате кампании по изъятию церковных ценностей суммы в 4.650.810 золотых рублей, лишь 1 миллион был направлен Троцким на помощь голодающим[35].

Таким образом, кампания по изъятию церковных ценностей отнюдь не преследовала цели помощи голодающим, но была направлена на разорение церквей в пользу партии и осуществление раскола Православной Церкви.

 Смолина Ирина

 Материал опубликован в журнале "Известия Архитектурно-этнографического музея «Тальцы»"

  Иркутск, 2006. –  Выпуск 5.